Сейчас ему стало страшно. Так страшно, что, наверное, никогда и не было в его жизни. Он поднял глаза к небу и заплакал, кусая разбитые губы и давясь слезами.

Когда почувствовал, что промерз окончательно, Алеша протер лицо снегом, хотя это ему и далось с трудом, так как пальцы рук заиндевели так, что еле его слушались. Попытался встать, это ему удалось не с первого раза. Оглянулся, ища глазами свою шапку. Она лежала там, где его стригли. Прихрамывая, он медленно дошел до нее. Фонари от железной дороги достаточно хорошо освещали безлюдный пустырь, поэтому он очень четко увидел на снегу капли своей крови и поблескивающие тусклым золотом пряди волос.

Алеша стоял и смотрел на них, наверное, так стоят над теми, кого хоронят, прощаясь в душе с тем, чего уже не вернуть. И он стоял и навсегда хоронил свое окончившееся детство, где была вера в добро, справедливость, мечты о счастье и будущем в иллюзорном, созданном им самим мире.

Впервые в своей жизни он столкнулся с реальной жизнью во всей ее неприглядности и омерзительности. Ему было больно, что сказка закончилась, и он осознал, что все это время сам себя обманывал. Вот она, настоящая жизнь, та, в которой теперь ему придется жить.

Шапка, надвинутая на глаза, и шарф скрывали в электричке от посторонних взглядов его разбитое лицо и заплаканные глаза.

Дома ему тоже удалось не привлечь к себе внимание бабушки таким видом. В квартире было темно, на свет он старался не поворачиваться и постоянно держался в тени, бабушка без очков плохо видела, да и чувствовала себя опять плохо. Поэтому, покормив ее ужином, он помог ей лечь спать, радуясь, что она так ничего и не заметила.

Сегодня ему еще нужно было приготовить еду для нее на завтра и еще были уроки, но он понимал, что на них силу у него не хватит. Хорошо, что у него есть Генка, тот, естественно, сам никогда не делал домашнюю работу, но всегда находил возможность ее списать у девчонок из их класса. Уболтать любую он мог всегда, это был его дар, и девчонки слушали его и велись на его льстивые речи. Поэтому, понадеявшись на друга с решением проблемы домашнего задания, Алеша пошел на кухню.

Из скудных запасов еды на обед он решил сварить суп из тушенки, добавив туда почищенной картошки, морковку и лук. А на второе нужно было обжарить котлеты и сварить гречку. Все это отвлекало от происходящего и давало возможность держаться, но когда, окончив готовить, он зашел в ванную и снял с головы кепку, которую надел сразу, как пошел домой, чтобы бабушка ничего не заподозрила, вот тут последние силы его покинули.

Он смотрел на свое отражение в зеркале и плакал, растирая слезы по впалым щекам. Оттуда, из глубины зеркала, на него смотрел испуганный взгляд покрасневших и опухших от слез глаз. Худое лицо с неестественно большим опухшим носом, с сине-красной скулой и болячкой запекшейся крови на губах. Но даже не это его окончательно выбило из хрупкого душевного равновесия. Он видел свои волосы, то, что от них осталось. На голове торчали неровные кустики светлых волосенок, местами с запекшейся кровью от порезов ножницами. Леша не узнал себя, он никогда коротко не стригся, а сейчас это была стрижка практически под ноль, только неаккуратная, и поэтому смотрелся он жалко и убого. Он нашел в себе силы и, взяв ножницы, сам достриг те неровные кустики волос, которые возвышались над общей картиной. Хоть как-то сгладив все это, он, раздевшись, залез в ванну и включил душ. Кран душа был старый и проржавевший. Свисая над ванной, он постоянно капал, и поэтому на уже давно не белой эмали ванны остались навсегда въевшиеся следы красно-бурых подтеков ржавчины.

Стоять было холодно, он опустился в ванну и, обхватив коленки руками, уткнулся в них, чувствуя, как слезы смешиваются со струйками воды. Чтобы окончательно не замерзнуть, он заставил себя вымыться и проскользнул в свою комнату. Там, забравшись в постель и свернувшись калачиком, быстро заснул. Впервые после того случая ему не снился этот сон, где были такие ласковые руки и было так хорошо. Сегодня ему ничего не снилось, он просто провалился в пустоту и проснулся, вынырнув из нее на звук будильника.

Вечер у Петровича не заладился. Назар пробовал пить, но не пошло. Впервые здесь, на конюшне, он почувствовал себя неуютно, как будто не в своей тарелке. Естественно, о том, что они сделали с Лешей, никто не стал говорить Петровичу еще и потому, что все забыли об этом, переключившись на отдых. А вот Назар чувствовал, как будто он скрывает нехороший поступок, и поэтому ощущал себя погано. Водка не шла, разговоры нервировали, а пойти посмотреть в глаза коня он не мог. Хотя какая глупость. Почему не мог? Что он сделал неправильно. Ведь все правильно. Пацана предупредили, дали денег, дали время. Не выполнил их распоряжение и получил. Ничего, только крепче станет, а то даже драться не умеет, хотя отчаянный, бесстрашный. Другой бы умолял, сопли бы распустил. Перед его ребятами взрослые мужики на коленях не раз ползали, в штаны накладывали от страха, а этот только зверенком смотрел, даже не просил пощады. Тогда что не так? Почему это паскудное чувство внутри, как будто он совершил подлость? И вообще, почему он думает обо всем этом?

— Ты чего не пьешь? — Назар вздрогнул от голоса Ефима.

— В баню хочу.

— Свободу отметить? Ведь, расставшись с Наташкой, ты теперь свободный человек.

— Я и раньше был свободный, но вот это дело нужно хорошо отметить, — Назар резко встал из-за стола. — Братва. Поехали в баню.

Ребята с радостью поддержали эту идею. Идя по проходу, Назар подозвал одного из ребят:

— В ту баню поедем, где в последний раз были. Позвони, предупреди, чтобы ждали и подготовили все по высшему разряду. И чтобы телок лучших прислал, а то в прошлый раз таких страшных привезли, что даже после водки на них не вставало.

Браток кивнул и стал выполнять распоряжение.

В этой бане Назар решил оторваться по полной. Сначала пили, и он смотрел, как полуголые девки вытанцовывали на столе, и потом как их имели его братки по кругу. Затем он сам, дойдя до стадии звериной похоти, взял троих и ушел с ними в парилку, где те долго обслуживали его ртом. Попарившись там, они переместились в бассейн, а уже затем в комнату, которую полностью занимала лишь кровать, и вот на этом траходроме он трахал этих троих с каким-то бешеным остервенением. Так, что потом с утра, проснувшись от рвотных спазмов, он увидел простыню в крови и сперме.

Выблевав здесь же, на эти простыни, все содержимое желудка, он доплелся до туалета, где продолжал блевать и где его и нашел Ефим, принеся туда же его одежду.

— Ты не узнавал, что с девчонками, которые со мной были? А то простынь в крови… — Назар пытался одеться, хотя руки его тряслись и всего его самого колотило от отходняка.

— Я все уладил. Неустойку выплатил, — видя вопрос в глазах Назара, Ефим пояснил, — ты там одну вчера в жопу трахал, порвал немного. Жить будет, не переживай.

Всю дорогу до дома Ефима Назар молча смотрел в окно, понимая, что, выблевав все из себя, он так и не смог освободиться от этого чувства тошноты, которое было в нем. Он не мог понять, что же он сделал не так, что теперь все ему не в радость, и самое плохое, что его еще и чувство вины постоянно преследует, хотя вроде и не за что… Он поднял глаза к небу, оно было светлое, голубое… в душе опять стало муторно.

Вечером, когда он, отоспавшись, сидел на кухне Ефима и пил крепко заваренный чай, приходя в себя от вчерашнего загула, к Ефиму заехали ребята. Поговорив о делах, один, уже уходя, вспомнил:

— Мы, кстати, на ипподром заезжали. К этому стриженному спортсмену. Баблос он не отдал. Так что ставим его на счетчик.

Назар угрюмо кивнул головой. Братки, обменявшись с ним рукопожатием, ушли, оставив Назара с его мыслями один на один.

В школе Лешкину прическу все восприняли на ура. Конечно, учителя поругали его из-за разбитого лица, сказав, что драться нехорошо, но они были очень рады, что теперь он стал как все.